Очистившись благодатью Божией от скверн греховных, укрепившись верою и упованием на милосердие Божие, оживившись благодатным прощением, данным от лица Судии всего мира чрез уполномоченного на то служителя Его, душа воскресает к новой жизни, облекается в новую одежду чистоты и святыни, украшается, как невеста Небесного Жениха, разнообразными благоуханными цветами духовными. В ней появляются различные светлые и святые помыслы — то благоговейные и богомысленные, то человеколюбивые и боголюбивые, то смиренномудрые и богомудрые! В ней возрождаются благие желания всего, елика суть истинна, елика честна, елика праведна, елика пречиста, елика прелюбезна, елика доброхвалъна. [1] В ней образуются, как цветы на зелени, разнообразные благие намерения и святые обеты: она желала бы совершить и тот и другой святой подвиг самоотвержения, хотела бы сделать и то и другое святое дело любви к Богу и ближнему, желала бы принести Господу всякую жертву любви и самоотвержения, благоговения и благодарения. Уже сам внешний вид человека, истинно покаявшегося, показывает, что в нем произошла великая перемена к лучшему. Прежний — рассеянный, беспечный, блуждающий повсюду — взор его становится степенным и важным, опущенным долу, углубленным в самого себя. Любимые прежде веселые беседы, соблазнительные разговоры, увлекательные забавы становятся тяжелы и неприятны для его слуха и взора, невыносимы для его сердца; он старается скорее оставить их и бежать от них. Увлекавшие прежде пустые, душевредные, греховные удовольствия чувственные теперь становятся ему несносны и отвратительны; он ищет уединения, дорожит местом, где может спокойно беседовать с Богом и своею совестью. Приятнее всего, усладительнее всего для него — храм Божий и богослужение церковное. Здесь только находит он все, что достойно занять его мысли, наполнить его воображение, согреть его сердце; здесь только родное пристанище души его до переселения ее в нерукотворенные обители в дому Отца Небесного. Занимавшие прежде всю душу и сердце мечты честолюбия и корыстолюбия теперь являются в глазах его мелкими, низкими, ничтожными. Теперь он не только понимает разумом, но чувствует всем сердцем, что самые высокие почести мирские, если не утверждаются они на твердом основании столь же великих заслуг и плодоносных трудов на пользу ближних, если не украшаются столь же высокими подвигами любви и самоотвержения, столь же светлыми добродетелями христианскими,— не только ничтожны сами по себе, но и составляют тот жернов осельский [2], который, обвязавшись о выю [3] честолюбца, повлечет его на самое дно ада. Теперь он видит совершенно ясно, что все сокровища мира не искупят человека от смерти, не избавят от суда и осуждения, не освободят от ада и геенны, что поистине горе человеку, если мир весь приобрящет, душу же свою отщетит. [4] Все эти помыслы, чувствования и желания души кающейся суть только начатки, первые, так сказать, ростки духовной жизни, которые могут, конечно, возрасти в древо велие и принести обильный плод в житницу небесную, но могут и погибнуть безвозвратно, почему и требуют особенного попечения и заботливого охранения.
Источник: Святитель Иустин (Полянский), епископ Уфимский и Мензелинский. Мысли на каждый день года. М.: Издательство Московского подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2012.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Флп. 4, 8. [2] Жернов осельский (церковнослав.) — большой мельничный жернов (см.: Мф. 18, 6).— Ред. [3] В ы я (церковнослав.) — шея.— Ред. [4] Мф. 16, 26.
Комментарии закрыты.