16 марта исполняется очередная годовщина со дня кончины протоиерея Михаила Труханова, мужественного исповедника, проведшего более 15 лет в сталинских лагерях, но не утратившего мужество и жизнелюбие. Вдохновенные проповеди старца, его высокая духовная жизнь и сегодня укрепляют всех, чающих спасения.
Поскольку памятная дата выпала на первую седмицу Великого поста, панихида на могиле батюшки, почивающего на Ваганьковском кладбище (участок 33), была отслужена 13 марта в 13 часов.
Во время панихиды произошло явное чудо Божие. Небеса отверзлись, и на один из крестов спустился голубь изумительной красоты! Точно так же, как это было в день похорон батюшки в 2006 году. Он покружил над головами молящихся и преспокойно уселся на один из крестов, где и находился на протяжении длительного времени. Было такое ощущение, что это — душа почившего старца, внимающая строгим молитвенным песнопениям.
Чудо, происшедшее во время панихиды по усопшему старцу.
Кем же был в земной жизни приснопамятный отец Михаил? Какими трудами стяжал он сугубую благодать Божию? Сухие строки биографии свидетельствуют о тесном пути крестоношения, который он добровольно избрал для себя и которому остался верен до конца дней.
Михаил Васильевич Труханов родился 14 сентября 1916 года в Саратовской области в семье священника Василия Труханова, позднее погибшего в ссылке на Колыме. В школе его, как “сына попа”, подвергали всяческим притеснениям.
В 1941 году, во время учебы на астрономическом факультете Московского института, Михаил Труханов был арестован по статье 58-10 (за создание кружка по изучению Библии) и отбывал срок заключения в различных лагерях ГУЛАГа. Освобожден 11 мая 1956 года и вскоре реабилитирован.
Был рукоположен в сан священника в Чернигове 9 марта 1958 года Преосвященнейшим Андреем, Епископом Черниговским и Нежинским. Служил на приходах Московской епархии. Окончил Московскую Духовную Академию. Вышел за штат 14 ноября 1979 года. Отошел ко Господу в Свято-Духовом скиту под Минском, в Белоруссии.
Вот что вспоминает сам старец.
Меня никакие суды не брали, потому что за веру по нашему уголовному кодексу не было основания решать приговор какой-то. Поэтому меня направили на особое совещание, которое обычно давало заключение, не обращая внимания на статью. И вот мне, грешнику, по особому совещанию дали 8 лет.
Я на радостях, что все кончилось благополучно, выхожу, получив эту записку. И тут меня впускают в камеру, где такие же, как я, раньше меня получившие приговор по особому совещанию. Я вхожу туда радостный, потому что уже определился срок, а там все с напряжением смотрят на меня и задают вопрос: «Что, на свободу?» Я говорю: «Нет, 8 лет». Тогда решили, что я рехнулся. Все от меня отстранились, потому что там были те, кто хныкал, кто жалел своих детей, жен, оставшихся на свободе. Теперь они, кормильцы, уходят на многие годы в тюрьмы.
Я прошел через всю камеру до окна по дорожке. У окна снаружи стояло дерево, и птахи там пищали. А я только творил Псалом 146: Хвали, душе моя, Господа. Восхвалю Господа в животе моем, пою Богу моему, дондеже есмь. Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в них же несть спасения".
Это было в день, когда я получил уже постановление особого совещания, дающего мне 8 лет.
— А как было сформулировано, за что вам дали 8 лет?
— Меня арестовали, когда я был студентом 4 курса астрономического факультета. Причиной было то, что я сам увлекся изучением Библии и товарищей привлек. Моим товарищам дали по 5 лет, а мне, как основному, дали 8. Потом я освобождался, но до особого распоряжения. И так мой срок длили, и длили, и длили. В общей сложности я провел там 16,5 лет.
— Но они же не могли так написать: за то, что вы изучали Библию? Тогда это вроде была страна, в которой все можно.
— Вы не забывайте, что у власти стояли большевики, а большевики были атеистами. Поэтому они видели во мне врага, который должен быть изолирован от общества. Я еще не попал под разряд тех списков, которые давались потом на расстрел. Но такова была воля Божия.
На пересылках, когда меня из Унженских лагерей на Дальний Восток перегоняли в вагонзаках, вели туда 4 месяца. Не удивляйтесь такому долгому сроку, потому что привозили в один пересыльный пункт, а там переполнено было, не принимали. Возвращали назад, 3 недели карантина, потом везли опять туда. Так что эти челночные наезды выразились в 4 месяцах, когда я из Нижнего Новгорода (тогда это был город Горький) до бухты Ванина (конечный пункт заключенных, откуда отправляли на Колыму) приехал туда. На Колыме меня несколько раз сажали в «Джурму» — пароход, который перевозил по океану в Норильск. Я не удостоился чести погибнуть там. Меня на материке оставили.
Я заинтересовался словом Божьим вплотную после того, как получил известие от мамы, что мой папа был арестован, и получил от папы последнее письмо с Колымы, где он пишет: «Я не знаю, чем ты будешь заниматься. Я тебя каждый день, 7 раз в день благословляю, чтобы Господь был с тобой». После этого я стал вести себя по-христиански.Будучи студентом, регулярно посещал храмы, исповедовался, причащался. Словом, стал вести строгую христианскую жизнь.
Наступило время, когда я почувствовал, что недостаточно у меня знаний Священного Писания, поэтому стал изучать и Библию, не только Новый Завет, но и Ветхий. В этом отношении нашлись те мои товарищи по храмам и по стремлению так же знать слово Божие, как и я. Образовалась группа в 3–4 человека. Это продолжалось до тех пор, пока нас не выследили и — «цап-царап». Так я попал из общежития в Бутырку.
Начались допросы со всевозможными событиями, что было для меня в диковинку. В Великий Пост я ел все, что давали в тюремной камере, но в последнюю, Страстную седмицу, решил, что не буду ничего есть, чтобы по крайней мере 3 дня перед Пасхой попоститься как должно. Меня по режиму к начальнику тюрьмы вызвали, что я вроде объявляю политическую голодовку. Я говорю: «Какая там политическая голодовка? Я просто как христианин должен строго соблюдать пост перед Пасхой».
После разговоров меня отпустили, и я действительно эти 3 дня постился. Они успокоились, когда на первый день Пасхи я стал есть все.
А дальше заинтересовало следствие, как это так в наше время 24-летний студент, когда мы строим коммунизм, отсталую линию ведет, еще и пост соблюдает. После этих разговоров, так как мое дело не подлежало никакому суду, никаким действиям прокуратуры, направили меня с моим делом в особое совещание. Оттуда вызвали из камеры к окошечку, я подписал, что получил 8 лет исправительно-трудовых лагерей.
Я вхожу в камеру, где передо мной получившие разные сроки по особому совещанию человек 80 сидят. Я вхожу с улыбочкой, читаю Псалом 146, и ко мне сразу вся толпа: «Что, на свободу?» Я говорю: «8 лет». Тогда все: «Он с ума сошел». Все от меня отошли. Я прохожу к окну в камере. Как раз там за окном дерево зеленое, пташки поют. Я остановился и продолжаю читать. Тут ко мне уже подошли верующие, я стал им разъяснять, кто я такой, началось объяснение.
Покаяние для «спокойной совести»
Началась моя жизнь в лагере, потому что меня отсюда забрали в Унженские лагеря — это Нижегородская область. Там я провел около 7 лет.
Разные были истории. Большевики нигде покоя не давали. Это естественно, потому что представляете — молодой студент, 24 года, перед ним открыты все двери, а он тут занимается какой-то ерундой для них. Но, как бы то ни было, Господь мне давал мудрость. Я был то преподавателем по древесине — лагерь лесоповальный был, там лес рубили, то изобретателем в штрафном лагере, то врачом.
Моя мудрость покоряла всех, потому что, сами понимаете, если я что-то знаю по-человечески, это в объеме института или академии, а если мне Господь дает благодатную мудрость, я знаю больше того, что знают рядовые люди, окончившие институт или какие-то учебные заведения. Благодатная мудрость всегда больше того, что мы требуем от людей, окончивших какие-то учебные заведения.
— Батюшка, как складывались отношения с «урками»? Они же были совершенно другие.
— Я с «урками» сталкивался с первых же дней, потому что они считали, что я какой-то необычный человек. Либо какой-то сумасшедший, либо вообще не все у меня дома. Для них непонятной я фигурой был. То, что они меня обкрадывали, понятно всем. Сидя в пересыльной тюрьме Кирова, я по обычаю заключенных вечером пересказывал роман Генрика Сенкевича «Quo vadis» («Камо грядеши»), где делал соответствующие выводы, что христианская жизнь такая то, упор делал на то, как надо праведно жить, чтобы жить со Христом.
Разумеется, меня слушали и «урки». Ночное время, никто не мешал. Утром они ко мне подходят и говорят: «Вот Вы нам рассказывали, что совесть бывает неспокойна, когда человек ведет греховную жизнь. А мы вот воруем, вас бьем, и у нас совесть спокойна». Я им тогда сказал, что Святые Отцы говорят: «У кого совесть спокойна при греховной жизни, значит, слишком глубоко зашла нечисть в человеке. Поэтому нужно, чтобы человек этот одумался, покаялся, тогда у него опять возродится угрызение совести». Словом, привел их к тому, что нужно придти к Церкви, раскаяться в своих прошлых грехах и начать новую жизнь.
Это было мое практически первое выступление с призывом к тому, чтобы люди жили праведно, по-христиански, по Евангелию Христову. Затем при всех остальных каких-то словах, обращенных к заключенным, я всегда завершал тем, что призывал их к христианской жизни, к тому, чтобы они праведно жили и не грешили. Если они согрешали, то они должны приходить к покаянию, раз от разу становиться лучшими людьми, чем были до сих пор.
— Батюшка, сейчас покаяние — это пришел в церковь к священнику, он наложил епитрахиль, разрешил грехи. А вот там как исповедовались?
— Исповедь заключается в том, что я признаю себя виновным среди тех людей, с которыми я нахожусь. Официально исповедь-то, что вы говорите перед священником в храме. Он, как призванный к этому, выслушивает вашу исповедь, и если она требует какого-то вразумления, он вразумляет вас или накладывает на вас какую-нибудь епитимью, то есть то, что вы должны сделать для того, чтобы быть настоящим христианином.
Вот, скажем, наш Олег, который не причащался с тех пор, как родился. И то еще не знает, может, его при крещении обошли как-нибудь. Разумеется, священник должен его наставить и, по крайней мере, призвать его к тому, чтобы у него пробудилось настоящее сознание своих грехов, чтобы он покаялся в них, обещал Богу, что впредь не будет грешить, потому что Христос, отпуская грехи, Сам говорил: «Иди и впредь не греши». Вот это наказ каждого священника в конце исповеди. «Иди и впредь не греши. Воздерживайся, живи праведной жизнью. Живи так, как заповедовал Христос в Евангелии».
Протоиерей Михаил Труханов
Христос говорит: «Если любите Меня, соблюдите заповеди Мои и идите за Мною узким путем, путем праведности и путем святости». Вот тогда будет настоящая жизнь христианская. Жизнь христианина — это не роскошь и ничегонеделание. Это трудная жизнь для человека, который хочет жить по евангельскому учению Христову. Всевозможные искушения, соблазны. Наш праведник Иоанн Кронштадтский говорил: «Христос первой заповедью сделал любить Бога всем существом и ближнего, как самого себя. А дьявол нас соблазняет на плотские удовольствия, на наслаждения плотского порядка. И мы охотно идем, потому что это проще». Я напился, у меня совесть спокойна, пока не просплюсь. Тогда опять выпью, опять у меня совесть успокоится. Я наслаждаюсь блудом, получаю наслаждения плотские. Какой там грех? Я получаю удовольствие и больше ничего.
Буханка хлеба
— Скажите, пожалуйста, в тюрьме можно было причащаться?
— Практически невозможно. Я не говорю о тех исключительных случаях, когда мне приходилось причащаться в кировской тюрьме пересыльной, потому что там нашелся как раз священник из униатов, украинец. У него был антиминс, зашитый и запеченный в буханке хлеба. Когда его вызвали, чтобы вручить ему эту буханку хлеба, то дежурный два раза ножом разрезал эту буханку, ничего не нашел и сдвинул в сторону, чтобы он забирал. Я присутствовал при этом. Он обрадовался, и когда мы отходили от надзирателя, получив эту буханку, сказал: «Завтра служим литургию».
Оказывается, в этой буханке был запечен тоже еще флакон из-под пенициллина с вином и игрушечная гофрированная тарелочка. И там на клочке бумажки написано: «Благословляется однократное служение литургии, после чего съесть». И подпись епископа. Вот эту бумажку надо было съесть, после того как будет совершена литургия. Поэтому на следующее утро, на рассвете, батюшка отец Василий (я за него до сих пор молюсь каждый день) меня растолкал и говорит: «Служба».
Он служил все наизусть, прерывался только, когда с рыданием что-то произносил. Я был единственным слушателем, исповедником и причастником этой литургии. После того, как была совершена литургия, я получил Причащение. Я не знал, что это Господь меня подкреплял своими таинствами, потому что мне предстояла длительная дорога. Я с Унженских лагерей должен был ехать на Дальний Восток, потому что меня направляли, оказывается, на Колыму. Я должен был приехать к Тихому океану.
Долг и свобода
Бухта Ванина — это бухта, которая этапировала в Магадан заключенных. Вот туда нас и привели, и там я жил больше года, пока меня отправляли. Но меня все-таки, даже когда приходил теплоход, чтобы забирать нас в трюм и везти в Магадан, оставляли на материке. Я не попал в Магадан, где кончил свою жизнь мой отец. Поэтому я всю жизнь скорбел, что я не там закончил свою жизнь. Я завидовал отцу. Потом началась у меня другая жизнь.
— Батюшка, наверняка отличались верующие — и священники, и монахи, и люди других конфессий — от всех остальных?
— Совершенно верно. Все были разные. Лагерь объединял всех заключенных, и, разумеется, среди нас были и католики, и протестанты, и лютеране, и всех сортов сектанты. Сектанты, особенно иеговисты, проявляли очень большую энергию и старались все насадить свое. В этом отношении самыми добропорядочными всё-таки оставались православные христиане и католики. Они ни на какие уговоры властей не шли.
Власти, конечно, соблазняли. Чем? Если ты будешь выдавать других, то будешь пользоваться уважением у властей. Вот они вербовали стукачей из числа заключенных. Но стукачами не делались православные настоящие и католики. Все остальные — лютеране, протестанты и сектанты — всегда были стукачами. Их легко было соблазнить. Но не знаю ни одного примера, чтобы был стукачом какой-нибудь католик или православный. Если православный становился стукачом, значит, он отказывался от своего православия, потому что все знали, что предавать ближнего — это грех, тягчайший из всех грехов.
— Поведением отличались?
— Разумеется. Постов никаких никогда никто не соблюдал, потому что мы ели то, что нам давали. Разумеется, нам никто не приготовлял никакую постную пищу. Тут у всех было одинаково. Но вот возьмите католиков. У них огромная самодисциплина. То есть, если он католик…с каторги прежде всего вся бригада идет в столовую. Поели, он отходит, в зоне встречается с людьми, разговаривает, болтает с кем угодно. Потом вдруг отходит к стенке барака, ни с кем не разговаривает. «Я должен долг выполнить». Долг платит Богу — читает молитвы, Богородичное правило читает. Замыкается от всей компании заключенных, пока он не выплатит Богу долг. Долг — это их молитва к Богу, ежедневная. Он все время должен творить эту молитву. Покончит молитву — он будет опять играть в шахматы, разговаривать.
У нас, у православных, такой самодисциплины нет, к сожалению. У нас есть обязанность другая. Скажите нашему Серафиму Саровскому, что ты что-то должен, он скажет — никаких. Где Дух Господень, там свобода нам сказана. Поэтому у нас все основано на свободе, которая дается Духом Святым.
— Как Вы молились, батюшка, там?
— Точно так же. Молились и
Комментарии закрыты.