«Меня печалит вид твой грустный,
Кaкoй бедою ты тесним?"
И чeлoвeк скaзaл: «Я — pyсский»,
И Бoг зaплaкaл вмeстe с ним.
* * *
Заметки о фильме Никиты Михалкова «Солнечный удар»,
экранизациях русской классики и некоторых особенностях критики.
Новый фильм Никиты Михалкова идет сейчас лишь в некоторых «киноплексах» страны, уже пройдя по главным экранам кинотеатров. Но в ближайшие дни начнется показ «Солнечного удара» как четырехсерийного фильма по телеканалу «Россия-1». Значит, наступило самое время для разговора о картине, потому что по телевидению и смотрит подавляющее число наших зрителей и хорошие, и всякие другие фильмы.
Но дело не только в «информационном поводе», а в идейно-художественной наполненности картины, многозначности ее смыслов, которые требуют разъяснения. А критика наша в толковании «Солнечного удара» и своих оценках столь разноголоса, что не помогает разобраться в смыслах фильма, а только запутывает их.
Вот почему есть необходимость высказаться и в православных средствах массовой информации, где автор этих строк публикуется в последние годы.
Русская классика на экране
Есть несколько подходов к экранизациям литературных произведений. Или точное следование текстам, как, например, в «Войне и мире» Сергея Бондарчука, или «Тихом Доне» Сергея Герасимова, где кинорежиссеры старались предельно точно воспроизвести на экране события и образы литературной классики.
Есть и другой поход, когда творчески перерабатывается, учитывая специфику кино, текст произведения, не искажается его идейно-художественный смысл, а наоборот, укрупняется средствами кино.
И литературное произведение обретает новую и долгую жизнь.
Именно этот подход с первых своих картин избрал Никита Михалков. Вспомним «Неоконченную пьесу для механического пианино», поставленную режиссером по юношеской пьесе Антона Павловича Чехова «Безотцовщина» и нескольким его рассказам. Критика тогда единодушно приняла фильм, не скупясь на похвалы. Писали как раз о верном понимании смысла творчества классика, талантливом прочтении ранней пьесы Чехова, замечательным актерским воплощением его героев на экране.
И сейчас Михалков говорит, что экранизировать надо автора, а не какое-то его отдельное произведение. Он так и поступил, соединив рассказ Ивана Алексеевича Бунина «Солнечный удар» с горькой документальной книгой «Окаянные дни» о последствиях революционного переворота 1917 года.
Это соединение? казалось бы несоединимого, нужно было режиссеру для того, чтобы высказать в художественной форме заповедные мысли о России, о том, что несет в самой своей сути революционный переворот, о его истоках и причинах. И как он, этот переворот, переделывает людские души, к каким ужасным последствиям ведет. И есть ли что-то, что может остановить эту катастрофу.
Вместе с тем эти серьезнейшие мысли сопряжены в фильме с историей любви, рассказанной Иваном Буниным в его гениальном рассказе, прочитав который, его уже невозможно забыть.
Михалков начинал писать сценарий с талантливым Владимиром Моисеенко, трагически ушедшим из жизни. И тогда режиссер обратился к давнему своему соавтору Александру Адлбашьяну, с которым писал сценарий «Неоконченной пьесы…» ( Адабашьян не менее талантливый художник кино. К тому же, в фильмах Михалкова он обязательно играет эпизодические роли – и играет прекрасно).
Михалкову в думах о будущем фильме, к которому он шел много лет, пришла поистине счастливая мысль выбрать рассказ «Солнечный удар» для того, чтобы в яркой, как у Бунина, художественной форме, показать свет и озарение любви как вспышку старого фотоаппарата, запечатлевающего время, которое потеряно не кем-нибудь, а именно теми людьми, которые были счастливы и жили в прекрасной стране.
Виктория Соловьева роли Незнакомки
Сегодняшние критики как раз за это и бранят режиссера, иногда даже оскорбляют, не понимая образной стилистики Михалкова. Не видят ( или не хотят видеть), что именно художественные детали, проходящие через всю картину, такие, например, как фотоаппарат и часы, которые физически присутствуют в образной художественной стилистике картины, несут важнейшую смысловую нагрузку. Причем, раз появившись на экране, эти предметы имеют продолжение, развитие, не являясь чем-то инородным, а органично вписываясь в ткань повествования. Более того – эти второстепенные, казалось бы, детали, в самом конце картины внезапно открывают, как ключом, смысл картины.
Вот, например, фотоаппарат. Он появляется, когда герой картины в незнакомом городке ищет возлюбленную незнакомку, которая, как сновидение, именно как солнечный удар явилась в его судьбе, озарила, обожгла, и исчезла безвозвратно. Заходит он, не зная, куда себя деть, вместе с мальчонкой Егорием, с которым познакомился на пристани и который увязался за ним, в фотоателье. Фотографируется, зачем-то просит поместить фото на витрине. Фотограф исполняет желание поручика.
Но когда поручик уходит, владелец ателье вешает на витрине прежнее фото.
Затем, уже после гражданской, когда все, кто сражался на стороне белой гвардии, добровольно сдаются новой власти, веря, что обещанная им неприкосновенность личности будет исполнена, в вещах одного юнкера оказывается фотоаппарат. Юнкер хочет запечатлеть воинов белой гвардии с представителями новой власти – как символ единения после кровавой междоусобицы. Но юнкеру все никак не удается сделать снимок. Вмешивается комиссар — товарищ Землячка. Она стыдит офицеров, потерпевших полное поражение и сдавшихся на милость победителя, которые хотят запечатлеть свой, как она выражается, позор. И офицеры с ней соглашаются. Но потом, когда комиссар уходит, юнкеру все же удается сделать фото.
И это фото становится мощным аккордом в финале фильма.
Мы видим лица офицеров уже на фотографии – лица людей, ушедших от нас, но вглядывающихся в нас, сегодняшних.
Фотография словно обретает некую мистическую силу. Люди, смотрящие прямо на нас, словно вопрошают: вы поняли хоть что-нибудь? Нас предательски заманили, мы поверили, что будет другая жизнь, сложили оружие. Нас переписали, чтобы мы покорно зашли на баржу, которая якобы доставит нас в ближайший порт, откуда мы отправимся домой.
Люки задраили, и баржа, выйдя в море, пошла на дно, скрылась в пучине морской….
Рассматриваем лица воинов белой гвардии. Разные лица, но одинаково выразительные, прекрасные в своей открытости, верности, вере — среди них и лицо нашего героя, которого настиг солнечный удар.
Впечатление усиливается божественной музыкой – звучит почти неземной женский голос. Это ария Далилы из оперы Сен-Санса.
Фотография словно тонет, как и баржа, в море. Удаляется от нас пароход, на котором и произошел солнечный удар — вспышка любви между поручиком и прекрасной незнакомкой.
Пароход удаляется все дальше, музыка продолжает звучать, и мы понимаем, что это уже не лебедь-пароход удаляется навсегда от нас, а, наверное, и то время, когда Россия была Православной Державой, кормившей Европу хлебом, маслом, поившем ее молоком.
Державой, стоящей в шаге от победы в Первой мировой войне.
Державой, которая за годы правления государя императора Николая Второго приросла на 50 миллионов человек.
Державой, у которой столь бурно развивалась индустрия, что наши «закадычные друзья» поняли, что в ближайшем будущем Православная Россия станет первой во всем мире.
И поэтому надо пустить русский лебедь-пароход на дно.
Впечатление от финальных кадров не ослабевает, а усиливается, когда уже идут на фоне фотографии титры, и уже звучит великая казачья песнь «Не для меня».
Запевает сам Никита Михалков:
Не для меня придёт весна,
Не для меня Дон разольётся,
Там сердце девичье забьётся
С восторгом чувств – не для меня.
И разве что только у человека с очерствевшим сердцем не выступят на глазах слезы.
«Как же все это случилось?»
Этот вопрос не один раз звучит в фильме. Его задает себе и герой фильма, и другие персонажи картины. А уже в трюме баржи, перед самой смертью, один из офицеров произносит слова, которые почти текстуально совпадают с тем, что не один раз повторял сам Михалков в своих выступлениях и по телевидению, и в печати:
нельзя оставаться в стороне от того, что происходит в твоей стране;
нельзя гадить, оправдываясь тем, что впереди полно чистых мест — ведь у нас «большая, величайшая страна»;
ничего, что стреляют, воруют, пьют — все обойдется.
«Не обошлось», — говорит офицер нашему герою.
Более того: офицер теперь уверен, что своими же руками делал то общее дело, которое и погубило прекрасную страну.
Фильм справедливо называют «фильмом предупреждением» — разумеется те, кто принял «Солнечный удар».
Да, можно согласиться с создателями фильма: нам показали, что именно от нас и зависит судьбы страны, Родины. Именно мы в ответе за все, что при нас происходит.
Но ведь не только этот капитальный вопрос поставлен в фильме.
И ответ состоит не только в том выводе, который делает офицер, говоря с героем фильма в трюме баржи.
Розалия Залкинд — Землячка
Здесь надо сказать о часах, которые появляются в фильме как действующее лицо на белом пароходе. Развлекая публику, некий маг-чародей берет у нашего поручика карманные часы и на глазах у изумленной публики в ступе в порошок расталкивает эти часы. Но мальчонка, помощник мага, что-то невовремя сделал, и часы на самом деле превратились в кучку железа. Вместо изломанных часов маг вынужден отдать поручику свои собственные, чтобы убедить публику, что фокус удался.
Это эпизод, замечательно сыгранный Авангардом Леонтьевым, был бы всего лишь вставным номером в фильме, если бы сценаристы не проявили свой талант в полную силу.
Хотя бы несколько похвальных слов надо сказать о молодых актерах, исполнителях главных ролей — обаятельном Матиньше Калите и красавице Виктории Соловьевой. Думаю, им открывается после этого фильма прекрасная дорога в большое искусство — Виктория Соловьева уже принята в труппу московского театра «Ленком». Мантиншьу Калите, актеру провинциального театра в Лиепае, в Латвии, тоже, думаю, уготовлена большая творческая жизнь.
Обратили внимание, на кого он похож, уже перед гибелью, поседевший, в круглых очках без оправы?
Да это же вылитый барон Тузенбах из чеховских «Трех сестер»!
И становится понятным, почему на роль молодого русского поручика выбран латышский актер – именно вот такие обрусевшие прибалтийские бароны, да и разночинцы, служили России, полюбив ее до смертного часа.
Но вернемся к истории с часами. У Бунина и в помине ничего этого нет. А вот в фильме поручик отдает часы мальчонке, чтобы тот разбудил его к отправке парохода. Заметим, что Егорка служит алтарником в местной церкви.
Егорка все точно выполнил, но только забыл отдать часы поручику.
Но он все-таки отдает эти часы – только через годы, когда происходит чудовищная по своей подлости расправа с белыми офицерами. Егорий оказывается чекистом Георгием Сергеевичем, который переписывает офицеров, вежливо опрашивая их перед казнью.
И вот когда они оказываются в трюме баржи, нашему герою вручают какой-то сверток от Георгия Сергеевича.
Это те самые часы! Алтарник Егорий узнал доброго и славного поручика. И вернул часы.
Поручик отчаянно кричит в раскрытый иллюминатор трюма, что и он узнал Егория.
Но не суждено им не только обняться, но даже пожать друг другу руки.
Баржа тонет. Это видит Георгий Сергеевич, участник подлого убийства. Хочет перекреститься. Но ладонь его замирает на лбу.
И он только поправляет свою фуражку за кожаный околышек, над которым накрепко укреплена красная звездочка.
Разве эта красноречивая художественная подробность не говорит о том, во что превращается человек, потерявший веру, предавший Христа?
А что же комиссар Землячка и ее сподвижник, «пламенный революционер» Бела Кун?
Из многочисленных воспоминаний, теперь доступных самому широкому читателю, мы теперь знаем, кто такая Землячка и что она натворила — в особенности в Крыму. По прямому указанию товарища Склянского, заместителя председателя реввоенсовета товарища Троцкого. Напомним, что именно Троцкий был вдохновителем идеи полного истребления казачества.
Товарищ Склянский не отставал от своего начальника – он дал телеграмму Землячке, в которой было сказано, что война не будет закончена до тех пор, пока в Крыму останется в живых хоть один белый офицер. И товарищ Землячка, она же Розалия Самуиловна Залкинд, лично расстреливала «офицерье» выстрелом в затылок. Ее боялись даже сами чекисты. Называли «фурией революции». Потом она приказала «экономила патроны». Приказывала убивать ударом молотка по затылку.
Замечательный русский писатель Иван Шмелев, которого мы, по преимуществу, знаем как автора гениального «Лета Господня», разыскивая своего сына — офицера, заходил в сараи, заваленные трупами почти до потолка. У трупов были разбиты затылки.
Вот бы где порезвились голливудские киношники, экранизируя те же «Окаянные дни!»
А что делает Михалков?
Он показывает нам Розалию Самуиловну, которая, как девочка, игриво спускается по ступенькам с наблюдательного пункта. Она удостоверилась, что баржа пошла на дно.
Операция успешно завершена. Она припрыгивает по ступенькам, слегка улыбаясь довольной улыбкой.
И сколько еще в фильме подобных замечательных деталей, которые и составляют художественную силу произведения! Именно они и говорят о таланте авторов.
…
У замечательного современного поэта Николая Зиновьева, потомственного кубанского казака, есть пронзительное стихотворение, где Господь идет по земле и видит плачущего человека. Говорит:
«Меня печалит вид твой грустный,
Кaкoй бедою ты тесним?"
И чeлoвeк скaзaл: «Я — pyсский»,
И Бoг зaплaкaл вмeстe с ним.
Да, стоит заплакать от того, что пришлось выдержать русским людям.
Но они выдержали, одолели все тяготы. Величие нации в том и состоит, что после падений на самое дно, нация вновь поднимается, вновь может явить свою силу и мощь.
Не то ли происходит и сейчас?
Не об этом ли говорит нам новый фильм Михалкова?
Да, мы выходим из зала со слезами на глазах.
Но это слезы очищения.
Слезы возрождения души, способности превозмочь боль и страдания.
Алексей Солоницын, писатель, киносценарист
Комментарии закрыты.